Павел Брат: «Моя миссия – борьба за добро на языке культуры»

На Новой сцене Александринского театра в Петербурге в апреле прошла премьера хореографического спектакля «Адам и Ева». Декорации для постановки создал воронежский художник Павел Брат. А в мае открылась его персональная выставка в Богемно-Буржуазном Клубе в подвале ресторана Marshak. Мы поговорили с Павлом об актуальности истории Адама и Евы, о жертвенности в искусстве и об эмиграции.

– Чем тебя заинтересовала идея спектакля «Адам и Ева», и как сложилось сотрудничество с хореографом Ольгой Васильевой?

– С Ольгой Васильевой мы познакомились, когда я еще жил в Питере (в 2010 году Павел переехал из Воронежа в Северную столицу – прим ред.). Моя мастерская и зал, где Оля преподавала хореографию, находились в одном здании, мы заходили друг к другу, общались. С тех пор мы давно не виделись, но следили друг за дружкой в соцсетях. Оля знала, что я работаю с темами Ветхого и Нового завета, религиозности, жертвенности и рассматриваю их через оптику современного искусства. В октябре прошлого года она мне написала, что есть идея для балета «Адам и Ева», есть очень классные танцоры, но нет ни бюджета, ни гонорара. Я согласился немедленно, такие условия меня совершенно устраивали.

– Это твой первый опыт работы театральным художником?

– В Петербурге я периодически сотрудничал с ребятами, связанными с современным танцем. За неделю до моего переезда в Черногорию в 2017 году мы с моими знакомыми танцорами и хореографом Лилией Бурдинской сделали постановку специально для Теодора Курентзиса. У нас был ограниченный бюджет на декорации. На окраине города я нарвал камыши, за полторы тысячи рублей нанял машину и привез их в центр. Засунул камыши в контейнеры, забитые снегом, залил водой и поставил на жгучий мороз на улице. Получились такие ледяные глыбы с торчащими из них камышами, которые катались, скользили по сцене, тоже засыпанной камышами. Выглядело это как лес, глыбы с камышами классно двигались в пространстве — как шары из керлинга. Приехал Теодор, посмотрел, ему понравилось, и он пригласил нас на Дягилевский фестиваль. Но я в этот же вечер уже должен был садиться в самолёт и покидать Россию. В фестивале мы не поучаствовали. У нас было много идей по постановкам, думали, что я смогу быть мобильным, но я застрял в Черногории, где четыре года работал в арт-резиденциях. Сейчас можно сказать, что мой отъезд в Черногорию был ошибочным. Если бы я остался в Питере, все могло быть иначе.

– Зато именно в Черногории ты начал проект с гирляндами из цветов, который позже превратился в декорации к постановке «Адам и Ева». Расскажи про эту трансформацию.

– В Черногории меня поражало, что весна там начинается уже в январе, и все цветет и пахнет целый год. Я начал ходить в экспедиции по горам, собирать цветы и семена диких растений. В конце концов я понял, что это все недолговечно. Как-то я набрел на черногорское кладбище. В целом это типичное православное кладбище, там тоже на могилки приносят искусственные цветы. В православной культуре цветы, которые приносят на кладбище, неприкасаемы. И когда они выцветают, непонятно, что с ними делать. Их выкидывают за кладбищенский забор и присыпают землей. Они там покоятся и не гниют. И вот я насобирал на том кладбище цветов, постирал и сделал из них гавайские гирлянды. Тогда в Черногории я устраивал рейвы в стиле Burning Man и подумал, что эти венки могут стать интересным атрибутом вечеринок, как маски. Для меня это был не просто ресайклинг цветов, а концептуальное смысловое искусство. Я брал цветы, которыми провожают людей в последний путь в православной традиции, и создавал из них гирлянды, которыми людей встречают – уже в другой традиции. Тогда мне казалось, что концептуально, и это верх моего творчества. Для меня это был ценный проект. Гирлянды я привез с собой в Воронеж.

Когда мы с Олей Васильевой обсуждали балет «Адам и Ева», она сказала, что видит Эдем, райский сад. Я ей предложил создать целые джунгли из вечных цветов. Я предложил трансформировать свой черногорский проект и сделать не просто венки, а гигантские гирлянды из цветов, которые превратят сцену в целый лес. И Оля согласилась.

– Очень впечатляет, что ты эту огромную инсталляцию создал один. Сколько же цветов и венков на нее ушло?

– Точно не знаю, сколько ушло цветов. Но в итоге всего получилось 950 метров гирлянд. Это 23 килограмма тканевых лепестков, которые распушаются, трансформируются и заполняют собой пространство. И да, эта инсталляция выглядит еще более безумной, если знать, что художник все это создал один. Никто не верит, что такой объем можно было сделать в одиночку. Но мне было важно создать все самостоятельно, чтобы все это прошло через мои руки. Сначала я продолжил собирать материал — уже в Воронеже. Ночью уходил за город и собирал цветы с венков на кладбищенских свалках мусора. У меня был помощник, с которым мы привозили мешки с цветами ко мне домой. Я разбирал цветы на лепестки и тычинки, отмывал, отстирывал и нанизывал на леску, создавая гирлянды. Месяца два у меня ушло на нанизывание, хотя изначально думал, что справлюсь за две недели. Я делал несколько метров гирлянд в день
и был на грани нервного срыва. В результате получились не типичные театральные декорации, а живая инсталляция, которая взаимодействует с танцорами.

– Какие у тебя чувства были на премьере?

– Первый, еще предпремьерный показ прошел 8 марта в арт-резиденции «Станция» в Костроме. Оля Васильева подала заявку, и нас отобрали для участия. Я привез все декорации в Кострому, увиделся с Олей, с которой мы не встречались лет шесть, познакомился с замечательными танцорами – Максимом Ключневым и Юлианой Анфимовой. Во время показа меня переполняло много эмоций. Когда я начинал делать венки еще в Черногории, я понимал, что нахожусь в консервативной православной среде, там этот проект никто не выставил бы. На меня смотрели как на дурачка, что я не деньги зарабатываю, а гирлянды из мусора делаю. Кроме меня, никто в этот проект не верил. В Воронеже, когда я дома делал декорации, я складывал все эти цветочные джунгли в мешки. И только в Костроме я увидел всю эту красоту, увидел, как смотрятся эти лианы на сцене, как ребята танцуют, и что все сложилось.

На предпремьерном показе мы все были в шоке от событий, которые произошли 24 февраля. Я почувствовал, как актуальна и своевременна оказалась наша постановка. Идея мифа про Адама и Еву, если рассматривать ее глубже, это не история любви мальчика и девочки. Это история крушения мира. До 24 февраля мы все жили в какой-то иллюзии, в каком-то райском саду, а потом мир рухнул, потому что мы преступили закон Божий. Нам сказали не рвать яблоко, потому что это приведет к боли и страданиям, но мы сорвали. Щелчок – и все катится в тартарары, райский сад уже не тот, что был прежде. Это история о том, что нужно соблюдать закон, который не просто так был придуман. И если мы будем соблюдать закон, мы будем жить в мире, гармонии, а не будем страдать, ведь наша задача, задача людей, – построить общество, которое будет жить в мире.

Премьеру в Александринском театре 14 и 15 апреля я смотрел уже строгим и безэмоциональным взглядом, хладнокровно подмечая детали, которые хотел бы исправить в этом живом действе.

– Что дальше ждет «Адама и Еву»?

– Когда мы начали работать над спектаклем, у нас не было площадки для показа. Мы подготовили презентацию будущего балета, визуализации, описание концепции и рассылали по разным институциям. Откликнулся Александринский театр, где нам предложили сделать премьеру на Новой сцене. На «Адама и Еву» места были раскуплены за десять дней до премьеры. Теперь у нас в планах и дальше показывать балет на разных площадках. Следующие показы в Александринке пройдут 30 июня и 1 июля. Ведём переговоры о том, чтобы привезти спектакль в Воронеж, держим связь с театрами в Ереване и Минске. В августе покажем постановку на международном фестивале современного танца Open Look.

– После событий, которые начались в феврале, из России стали уезжать в том числе представители творческих профессий. Ты думал об отъезде? Не было сожалений, что вернулся сюда после Черногории в январе 2021 года?

– У меня было сожаление, что я уезжал в эмиграцию. Очень легко взять и уехать. Понятно, что переезд – это всегда непросто, но это намного легче, чем исправлять ошибки своей жизнедеятельности. Я следил за тем, что происходит в России. Но я понимал, что для меня важно вернуться и именно в России, в своем родном городе говорить с людьми о высоком, о ценностях. Моя миссия — борьба за добро на языке культуры. Я не жалею, что вернулся. Мне бы хотелось, чтобы мое послание изменило чью-то жизнь. Любое произведение искусства – это язык, на котором ты общаешься, и то, что ты говоришь на этом языке. Я говорю о простых истинах, можно сказать – о христианских истинах, говорю о том, как мы должны жить в этом мире, чтобы был мир. Я хочу быть не постмодернистом, который задает вопросы и сомневается во всем – в науке, технике, искусстве, концепциях, идеях и прочем. Я хочу говорить как художник-метамодернист о вечных истинах и вечных концепциях.

– Твоя выставка «Где я был восемь лет», которая недавно прошла в подвале ресторана Marshak, выглядит как некое подведение творческих итогов. На ней представлены работы разных лет – от бумажных коллажей до скульптур и абстракций из бумаги в авторской технике. Выставка, как ты сам писал в анонсе, приурочена к твоему 35-летию и смене статуса «молодого художника» на просто «художника». Как ты оцениваешь пройденный путь «молодого художника»? Что хотел бы изменить в своем искусстве в ближайшем будущем?

– Да, действительно, день рождения, магическое число перехода от статуса молодого автора к автору состоявшемуся по институционным меркам, появление этого пространства в подвале — всё это случилось одновременно. Всё это хороший повод подкинуть дров в топку моего мета-магического сознания и задуматься о пройденном. Я был хорошим художником-постмодернистом и создал много прекрасных произведений, выстраивающихся в цельную эволюционную цепочку поиска. Быть может, я был плохим менеджером самого себя или продажником. Я устал работать с неживыми образами в попытках оживить их; теперь я хочу работать с живыми людьми и объединять их идеями и проектами.

– Сейчас ты занимаешься новым проектом в подвале ресторана Marshak. Расскажи, какие события планируешь там проводить?

– Да, я занимаюсь новым проектом в уникальном для Воронежа формате. Я делаю самый настоящий Клуб, не как место, а как сообщество людей. В моём распоряжении целый подвал и стойкое ощущение ускользающего времени, где-то за его гранью, где-то на поверхности шумных улиц. Как говорится: «у нас нет времени на раскачку», и мы начинаем действовать уже сейчас, обещая перед каждым новым событием вносить вклад в уют этого просторного места. У меня много идей по событийному наполнению пространства. Хочу делать культурные проекты: лекции, выступления, перформансы, концерты, групповые выставки. Думаю, наша общая ошибка в том, что каждый стремится делать что-то персональное, презентовать себя. А мы должны учиться петь хором, объединяться, общаться. Я неустанно продолжаю твердить, что теперь я хочу делать композиции не из точек, линий, пятен или слов, нот и звуков, а делать «композиции из людей». Хочу собрать вместе, перезнакомить, создать пространство для генерирования идей. Для первой презентации пространства я сделал свою ретроспективную выставку, которая подводит черту под всем, что было сделано раньше. Выставил практически все свои работы разных лет. Когда-то эти произведения были важны, но после последних событий я решил сделать их неким фоном для грядущих встреч. У многих из нас есть тревожное ощущение ответственности за происходящее вокруг и сомнение: а делал ли я что-то… а делал ли я то, что действительно могло что-то изменить. У меня есть шанс сделать что-то, что может многое изменить. Я в это верю.

Следить за событиями в подвале «Маршака» можно в Телеграм-канале художника.

Фото: Андрей Парфёнов, Сергей Гурин, Ирина Туминене, Алена Малодушная

СПРАВКА

Павел Брат – художник (род. в 1987 году). Окончил Воронежский государственный педагогический университет. В 2012-м – Школу современного художника благотворительного фонда «ПРО АРТЕ» (Санкт-Петербург). Персональные проекты Павла Брата были представлены в Великобритании, Китае, России и Черногории. Его работы находятся в коллекциях Музея органической культуры Коломны, Музея современного искусства Эрарта (Санкт-Петербург), Государственного русского музея (Санкт-Петербург), Национального художественного музея Черногории, Музея искусств Бойсе (США).