Художник Александр Кузнецов: «Сделайте нам красиво – не самая творческая идея»

В Москве в музее им. А. А. Бахрушина 6 марта впервые открылась персональная выставка главного художника Курского театра драмы имени А. С. Пушкина Александра Кузнецова «Избранное». Он автор сценографии более 300 спектаклей в театрах Уфы, Красноярска, Новосибирска, Екатеринбурга, Курска и других городов. Задолго до начала вернисажа в холле небольшого старинного особняка на Садовом кольце уже собралось немало людей, ожидающих разрешения пройти в выставочный зал. «Это здесь курский художник выставляется?», — громко спросил только что вошедший мужчина. И неспроста спросил. «Нестоличные» художники в этих стенах – редкость, и потому привлекают к себе повышенное внимание.

Кроме эскизов и макетов декораций к спектаклям  на выставке представлена живопись по библейским сюжетам, дополненная цитатами из Священного Писания и стихотворениями Александра Кузнецова. Корреспондент портала «Умбра Медиа» Мария Кузнецова пообщалась с художником, которого, даже во время интервью, ей было сложно перестать называть папой.

«Деньги никогда не делали искусство»

— Сколько лет ты занимаешься театральной сценографией? На сцене какого театра был представлен твой первый спектакль и насколько, по твоему мнению, он удался, если взглянуть на него сейчас?

— Театр любил с самой юности. Первый спектакль по пьесе «Интервью в Буэнос-Айресе» Генриха Боровика, сделал сорок лет назад с небольшим хвостиком в Минусинске. Хорош был тот спектакль или нет, сказать трудно. Но приняли меня и мои труды очень тепло. Я понял, что «Театр – дом», «Театр – семья» — это не просто красивые фразы.

— За годы работы ты сотрудничал со множеством театров в разных городах,  есть ли среди них тот театр, к которому ты питаешь особенно трепетные чувства?

— Начинал в Минусинском драматическом – в маленьком театре маленького города. Он и остался на всю жизнь самым любимым. Ведь именно там случились и первые победы, и первые восторги, и первые поражения. Хотя я с благодарностью и теплотой отношусь и к другим театрам: к родному Красноярскому, Иркутскому, Нижнетагильскому, Рязанскому и, конечно, уже ставшему моим домом Курскому драматическому.

— Насколько для театрального художника важно взаимопонимание с режиссером и как оно может отразиться на работе обоих? С каким режиссером, на твой взгляд, вам удалось сделать лучший спектакль?

— Если режиссер и художник находят в пьесе разные идеи и настроение – это не беда. Как правило, это обогащает спектакль, но лишь в том случае, если ты способен не только привносить, но жертвовать. Все лучшие спектакли я сделал с Валерием Павловичем Пашниным в Минусинске, Свердловске и Нижнем Тагиле. Его второй и мой второй стали нашим первым совместным спектаклем «Звоните и приезжайте» по Анатолию Алексину. Последний его спектакль «Дикое счастье» Дмитрия Мамина-Сибиряка в Нижнетагильском театре  им. Мамина-Сибиряка мы тоже сделали вместе. Между первым и последним родились еще почти сто наших общих спектаклей. Когда Валерий Палыч предлагал мне название, я всегда понимал, что он хочет этим спектаклем сказать и почему обращается именно ко мне (во время создания большей части совместных спектаклей  Кузнецов и  Пашнин жили в разных городах). Три года назад он ушел из жизни и смириться с этим мне трудно. Счастье – это, когда тебя понимают. Мы понимали друг друга.

— Тебе часто приходится также брать на себя роль художника по костюмам. Нравится ли тебе заниматься этим видом творчества или это доставляет больше неудобств?

— Когда возникает единая костюмно-сценографическая идея — делаю сам, в противном случае – отдаю другому художнику. Самая большая проблема в работе над костюмом – убедить актеров, в частности актрис, в том, что «Сделайте нам красиво» — не самая творческая идея.

— Многие ли твои сценографические идеи не могут быть реализованы в связи с недостаточным финансированием театра? И что, на твой взгляд, является фундаментом для хорошей сценографии?

— Трудности из-за финансирования случается, но деньги никогда не делали искусство. Нужно считаться с финансовым уровнем театра. Что же касается порядочной сценографии, ты просто должен знать, что делаешь. Театральный художник Валерий Яковлевич Левенталь однажды сказал: «Профессия простая – открывается занавес и зритель понимает дурак ты или не совсем».

«Дважды пытался уйти из театра»

— На открытии выставки в Театральном музее им А. Бахрушина его директор Дмитрий Родионов назвал тебя человеком театра. Согласен ли ты с такой формулировкой и что для тебя значит быть человеком театра?

— Я дважды пытался уйти из театра. Просто надоедало. Хотел заниматься живописью, уходил на вольные хлеба. Но понял, что могу без него. Театр – это завод. Не случайно все его подразделения называются цехами. У разных театров есть свои гении и свои бездари. Гением может быть плотник или закройщик, а бездарем — кто угодно. Человек театра тот, у кого он съедает прорву времени. Приятели-живописцы спрашивают «Когда успеваешь картинки красить?». В том-то и беда, что ничего не успеваю.

— Сложно ли работать в большой театральной команде, когда успех спектакля зависит от работы множества людей, а его провал может произойти из-за ошибки лишь одного? Не возникало ли у тебя желание самому заняться режиссурой и сделать спектакль таким, каким ты видишь его от и до?

— Работать сложно, но если любишь то, что делаешь, как правило, все складывается. Всю жизнь живу под соблазном заняться режиссурой. Некоторое время в молодости даже обучался ей в Кемеровском институте культуры. Но уверенность в том, что моя профессия самая лучшая и самая интересная спасла меня от того, чтобы заняться этим всерьез.

— Кого из великих художников, в том числе театральных, ты можешь назвать своим учителем?

— Из театральных — боготворю Давида Львовича Боровского. Всю жизнь мучаюсь под прессом его гениальности. Когда возникают предложение сделать что-нибудь, что уже когда-то было сделано Боровским–меня одолевает желание и вовсе бросить театр. А в живописи и в графике учителей для меня много, но в первую очередь — Пикассо.

— Кроме театральной сценографии ты занимаешься живописью, основной тематикой которой являются библейские сюжеты. У тебя возникало желание отходить от них и писать о чем-то другом?

-Я человек не набожный, плохой прихожанин. Однако, когда сам был в Гефсиманском саду, меня колотила дрожь и не возникало сомнения, что именно к этой оливе прикасалась Его рука. Святая Земля – это отдельная история. Там каждую секунду чувствуешь Его присутствие. Ветхий и Новый Завет – это лучшее из литературы, что создано человечеством. Читаю, перечитываю, крашу свои картинки. Ничего другого, кроме этого и театра мне не надо.

— Не помню, чтобы ты когда-то стремился продавать свои живописные работы. Это связанно с какими-то личными убеждениями или театр не оставляет времени заниматься этим?

— Многие умеют сидеть на двух и более стульях. Галеристы, знаю по своему опыту, этого не любят. Им нужно, чтобы художник работал много и только для них. Театр этому сопротивляется. Мне грех жаловаться. Я люблю театр, а театр любит меня и кормит.

— Твои живописные работы все выглядят достаточно графично, но их можно условно разделить на те, что в точности описывают некий библейский сюжет и те, что содержат в себе большую концептуальную нагрузку. (Например, в картине «Искариот» изображенная над Иудой петля, напоминает нимб, что заставляет зрителей размышлять о природе этого героя). Это связанно с тем, что некоторые библейские темы кажутся тебе однозначными?

— Настоящих живописцев намного меньше, чем тех, кто пишет лихо и ярко. Мне не интересно форсировать свои эмоции. А Библия очень глубокая и неоднозначная литература. Тем более, есть еще и апокрифы. Мои же живописные интерпретации – это не спор с традицией. Это желание почувствовать и понять героев Священного писания, проиграть кусок их жизни. Вероятно, это идет от театра.

— На многих работах, сюжет которых вполне понятен, ты все равно приписываешь фрагменты стихов Нового Завета. Является ли этот момент декоративным или же ты считаешь, что не смог бы иначе донести свои мысли зрителю в полной мере?

— Икона, графика Фриды Кало, Франсиско Гойи — не счесть примеров в искусстве совмещения изображения и текста. Я далеко не первооткрыватель, но роль текста в моих работах всегда различна -иногда декоративна, иногда повествовательна, иногда даже конфликтна. Как и почему – объяснить сложно.

— Частью экспозиции Бахрушинского музея стали твои собственные стихи, напечатанные на прозрачном пластике, также в основном на библейскую тематику. Поэзия для тебя самостоятельный вид творчества или компенсация недосказанности в живописи?

— Если все было бы можно сказать кистью или резцом, Микеланджело не написал бы своих гениальных стихов. Текст – это конечно продолжение того, что я делаю в картине или на сцене.

— До выставки в музее им. А. Бахрушина ты уже привозил работы в Центральный дом работников искусства (ЦДРИ). Насколько сложно художнику провинциального театра выставляться в Столице и кто в этот раз помогал тебе с организационными работами?

— Сделать персональную выставку в Бахрушинском год назад мне предложил его директор Дмитрий Родионов. Готовились долго, как мне кажется, получилось достойно. Кроме экспозиции представили гостям два буклета. В одном – сценография и живопись. В другом – стихи, на издании которых настояла заведующая квартирой-музеем Боровского Нинель Хасбулатовна Исмаилова, с которой нас связывает теплая дружба. И все бы хорошо, но такие масштабные события всегда вызывают трудности, в первую очередь финансовые. Театр частично помогает перевозить работы, а дальше все зависит от того, с кем приходится иметь дело. ЦДРИ в прошлом году нашел возможность помочь нам лишь выделив человека для развески, и то за вознаграждение. А Бахрушинский взял на себя всю организацию, за исключением транспортировки работ из Курска в Москву и обратно. Но сравнивать их я не пытаюсь — формат слишком отличается.

— У каждого режиссера есть пьеса, которую он мечтает поставить. У актера — роль, которую он мечтает сыграть. О чем мечтает сценограф?

— Мы с Пашниным мечтали сделать всего Достоевского, но сделали только Идиота. В мастерской у меня стоят «Карамазовы», «Игрок» и много чего нереализованного. Хотелось бы, конечно, но это как Бог даст. А еще как писал Семен Кирсанов «Я ищу прозрачности, а не призрачности. Я ищу признательности, а не признанности».

Выставка А. В. Кузнецова открыта в Театральном музее им. А. Бахрушина в Москве с 6 марта по 13 апреля. Стоимость билета – 300 рублей.

Фото в материале Марии Кузнецовой

СПРАВКА

Александр Васильевич Кузнецов – театральный художник, живописец и график. Первый спектакль состоялся в 1976 году. На сегодняшний день Кузнецов автор более 300 постановок в театрах Минусинска, Уфы, Нижнего Тагила, Красноярска, Новосибирска, Екатеринбурга, Рязани и Курска. Он стал лауреатом Государственной премии России за спектакль «Хмель» по роману Алексея Черкасова.

1953 г. Родился в Порт-Артуре (Китай)
1976 г. Диплом Красноярского художественного училища им. В. И. Сурикова, Первые работы в театрах Красноярска и других городов Сибири
1985 г. Член Союза художников России
1986 г. Государственная премия РСФСР им. К. С. Станиславского
2008 г. Главный художник Курского драматического театра им. А. С. Пушкина
2013 г. Серебряная медаль Союза художников России

Стихотворение Александра Кузнецова, сопровождающее картину «Исполнитель» («Автопортрет»):

Я не был Иудой, я не был Христом,
Я не был всесильным Пилатом.
Я просто стоял на посту под крестом,
Поскольку был римским солдатом.

Какое мне дело до этих бродяг?
Не я приказал их распнуть.
А мне поручили сущий пустяк —
Гвозди с изнанки загнуть.