Никитинский театр поставил первый в Воронеже спектакль в жанре сайт-специфик. Местом действия постановки «Орфей не придёт» стали улицы Воронежа. Премьера состоялась весной на фестивале «Центр». Этим летом постановку показывают в последний раз и больше она не повторится. О том, что особенного в спектакле-путешествии, рассказывает корреспондент «Умбра Медиа» Яна Соколовская.
С детства нас учат относиться к походу в театр как к празднику, дню, когда мама в парадном костюме, а бутерброды в буфете стоят с треть её зарплаты. Но сегодня, готовясь к перформансу «Орфей не придёт», я получаю сообщение от «Никитинского»: «Оставьте вечернее платье на другой случай, оденьтесь удобно». Ниже приписка с адресом места сбора — областное бюро судмедэкспертизы.
За несколько минут до начала я уже переминаюсь с кеда на кед в назначенном месте. Это первый в Воронеже спектакль в жанре сайт-специфик, поэтому никто из троих присутствующих, включая меня, не представляет, что будет дальше. Мимо проезжает пара полицейских машин. Вроде бы, не за нами, уже хорошо. Ещё две зрительницы выбивают из волонтёра подробности — переживают, что отдали деньги за «кота в мешке». Парень в футболке «Центр» остаётся непреклонным и о чём не нужно не распространяется, отнекивается базовыми фразами.
— Не переживайте, всё равно все окажетесь в одном месте.
— Надеюсь, не в «том» самом, — говорю я, указывая пальцем в небо. Все усмехнулись, но атмосферу попросили не нагнетать.
Спектакль прописан по минутам. В обещанное время нас рассаживают по разным автомобилям. А я всё-таки искренне надеюсь на то, что перформанс для меня не закончится уже в самом бюро. Ведь с детства нас учат и не садиться в машину к незнакомцам, так?
Три машины, одна за другой, выезжают из переулка на большую дорогу и расходятся в разные стороны. Успокаивает только мысль о том, что это всего лишь театр, ничего опасного случиться не должно. В салоне играет мрачный инструментал, поэтому я не сразу решаюсь задать слишком очевидный вопрос, который, скорее всего, уже был прописан в возможном сценарии.
— Почему мы едем в разные стороны?
— У каждого своя дорога, — немного помедлив, отвечает водитель.
Ничего другого ожидать и не стоило. Даже в афише предупреждали: «Каждый зритель пройдёт свой путь».
— Слишком абстрактный ответ на такой прямой вопрос.
— Почему же. Вполне прямой… Тебе нравится Воронеж?
Перевёл тему. А мне ведь действительно нравится. Настолько же, насколько разговаривать о жизни с таксистами. И несмотря на то, что ради своего же спокойствия настраивалась на мысль «всё хорошо, это актёр», захотелось заставить себя поверить в обратное. Вот, всего лишь еду в такси, как обычно. Как всегда, выслушиваю маленькую индульгенцию водителя и по настроению так же делюсь сама.
Кстати, оказалось, что водитель город тоже очень любит, а особенно местных людей. Отмечает, что даже ГАИшники здесь другие, добрые. Однажды помогли сменить пробитое колесо под проливным холодным дождём. Дали домкрат, дождевик.
— Для меня самым удивительным было то, что все проезжали мимо. Они первые за все пол часа, кто остановились. У нас же о них другое мнение. А ведь не все такие. Разные, как все люди, — рассказывает он. — И вообще, мне всегда видно, когда человек хороший. Даже по одежде, манерам сразу можно сказать, в какой район человек едет.
— Про меня что-нибудь скажете? — мне становится интересно пойти вразрез с предполагаемым планом.
— Вот где колесо пробил, — таксист кивает в сторону виадука и снова невзначай переводит тему.
Мы переходим на «ты», пока едем с Кольцовской в сторону цирка. Обсуждаем то, что не задумываемся об истории зданий, которые проезжаем каждый день. Говорим о том, когда и как они строились и сколько, возможно, в них погибло людей. Так он вспоминает ещё один случай: как подвозил к цирку старушку с внучкой. Бабушка везла букетик полевых цветов.
— Мне кажется, в таких букетах, не из магазина, есть что-то тёплое, человеческое, — говорит он, и я, конечно, соглашаюсь, вспоминая букеты, которые бабушка привозит с дачи и ставит на мой стол в трёхлитровой банке.
Таксист продолжает рассказывать о бабушке. С каждым словом я понимала, что между этими двумя действительно была пропасть. Бабушка — с грустными глазами, внучка — с безразличными. Бабушка легко, без стеснения рассказывала про войну, жизнь родственников, покойного мужа. Внучка молчала. А вскоре оказалось, что в цирк они едут вовсе не на представление. На его месте раньше было кладбище, где были похоронены все предки старушки. Сейчас сохранился только литературный некрополь, а остальные надгробия снесли, будто там не люди даже. Лично я не знала даже про него. Очевидно, могилы — последнее, что бросится в глаза, когда ты ребёнок, который в единственный раз за год идёт в цирк.
— Не слышала эту песню? — спрашивает водитель, разворачивая машину уже на ВОГРЭСовском мосту.
Я отрицательно киваю, но на припеве узнаю «Прорвёмся» Mgzavrebi, хоть так и не умею произносить их название.
— Как-то возил мужчину по городу, заиграла она. Я смотрю, а у него слёзы. Сдержать их не может и стыдится этого. Но кто сказал, что мужчинам плакать нельзя? Спрашиваю, в чём дело. А он говорит, что не успел в своей жизни сделать важные вещи.
И ведь действительно важные. Такие вещи, которые мы всегда откладываем на «потом», для подходящего момента, приобретающие важность только когда становится поздно.
— Он говорит… — продолжает таксист, — что не успел сказать важные слова любимому человеку. Как он ему нужен, как он им дорожит. Правда. Но не успел. И уже не скажет.
— Мне жаль, что в нашем обществе людям страшно быть осмеянными за свои чувства, — отвечаю я и ловлю себя на том, что уже подняла голову, чтобы предательски подступающие слёзы закатились обратно в глаза.
— Да. И из-за стыда упускают слишком много времени, моментов, людей. Это очень обидно. Дело не в том, что происходит вокруг нас, а в том, что мы делаем со своей жизнью. Тебе, кстати, пора. Тебя уже ждут.
Мы остановились на набережной. Парень в белом открывает мне дверь машины и протягивает руку. В другой он держит повязку на глаза.
— А как тебя зовут? — я задаю водителю уже дежурный журналистский вопрос, но ответа снова не получаю. Понимаю, что спрашивать у встречающего то же самое было в той же степени бессмысленно.
— Наденьте, пожалуйста, — говорит он, протягивая маску.
Я доверяюсь ему и надеваю её так, чтобы перед глазами не было ничего, кроме темноты. Он очень медленно ведёт меня под руку мимо поющих вживую людей и музыки ветра. На пару минут останавливаемся, чтобы послушать церковные песнопения. Скорее всего, о смерти.
— Мы можем разговаривать, пока идём?
В ответ снова молчание. Но в этом уже не было смысла, ведь через несколько метров мне разрешили снять повязку. Мы остановились на песчаном пустыре, где под пасмурным небом пианистка играет композиции французского музыканта Эрика Сати. А ветер сносит с проводов бельё с написанными на нём сожалениями людей о том, что они не успели сделать в жизни.
Проводник приглашает меня к столу, угощает вином и просит написать своё самое главное желание. Оно сразу пришло в голову, но становится морально тяжело записать его на бумаге после разговора, что был по пути. Я зачёркиваю лишние слова и, наконец, несу листок на сожжение. Только тогда поняла: слова в этом спектакле — далеко не самое важное.
На этом мой путь оказался окончен. Ещё пару минут всматриваюсь в далёкое никуда, вливаю последние капли из бокала в сухое горло. Прощаюсь, нелепо стряхиваю с джинсов песок и выхожу на набережную, к простым, ничего не подозревающим людям. А Орфей, видимо, даже не думал появляться. Сказали же, не придёт.
11 и 18 августа пройдёт ещё два показа спектакля «Орфей не придёт». Подробнее можно узнать здесь.
Фото: Яна Соколовская
Добавить комментарий