Воронежская художница Виктория Афанасьева известна как иллюстратор и преподаватель авторского курса, который ведёт в музее им. И. Н. Крамского. Особенно Виктории близки работы и сюжеты на темы природы. Её талант как художника-анималиста пригодился для создания иллюстраций для книги «Воронежский край – история зверей и птиц» Виктора Славгородского. Виктория показала «Умбра Медиа» свою мастерскую, чем-то даже напоминающую сказочный дом с необычными обитателями – далеко не у каждого художника живут совы и зайцы.
О творчестве
«В неподвижной системе достаточно сложно чему-то случиться»
– Что чаще всего изображаете?
– Наверное, природу и детей. Это то, что меня окружает, в чём я живу. Ещё есть сюжетные сценки, и они все тоже из жизни, из того, что видишь. Для меня любая форма – скорее проявление жизни, то, в чем я ее чувствую, и это основной лейтмотив того, что я выражаю. Просто красиво – не моя история. При этом у меня есть еще какой-то кусок абсолютно иллюстративный, когда начинаешь рисовать какую-то реалистичную картинку, а потом она вдруг обрастает нереалистичными штуками и сама уходит в декоративность. И становится какой-то иллюстративной штукой. На нее смотришь и думаешь: «Ну, ничего себе». Но и у нее есть своя мысль.
– Где черпаете вдохновение?
– Из жизни вокруг. Для меня творчество, которое можно описать словами – это как раз жизнь. Оказывается, что занятие изобразительным искусством давным-давно перестроило мозги. То есть думаешь, что все воспринимают всё примерно так же как ты, а потом общаешься с кем-то и понимаешь, что это твоя личная профдеформация. Например, говорю друзьям, что видела девушку – невероятная красавица! И они уже понимают, что, скорее всего, это не тот образ, не та красота, которую они себе представили. А я вижу эту красоту невозможную в людях, в природе, в улицах.
Для меня очень важна энергия впечатлений, а она есть и в ощущениях типа тепло-горячо, тактильном восприятии материалов (вот пластик, например, не очень люблю). То есть, например, этот стол не создавался таким, он сам оброс какими-то нашими профессиональными штуками. Перья повсюду, потому что муж орнитолог; потому что я люблю керамику и пробовала себя в этом направлении, получала в подарок вещи, посуду от знакомых керамистов.
Я вообще не представляю, как наш дом будет выглядеть потом и не представляла ни на одном из этапов. Мы строим его без планов особых, как-то само собой всё получается и обрастает. Но я сразу знала, что хочу стеклоблоки. И вот у меня с утра стеклоблоки на одной стене создают блики на полу, а занавеска рано утром отражается на дереве комода. Потом на закате свет идёт из других витражей, через занавешенные окна просвечивают силуэты деревьев. И я знаю, как у меня в течение дня всё это меняется.
А второй мощный источник – это всякие динамические системы. В неподвижной системе достаточно сложно чему-то случиться. А тут динамика вокруг: она бегает, прыгает, мяукает… И когда это все происходит, появляется желание это сфотографировать или нарисовать.
– Какими материалами чаще всего работаете?
– Сейчас чаще акварелью, потому что она, наверное, более быстрая, более мобильная. Но, с другой стороны, сейчас же и серию маслом буду заканчивать. Очень люблю простой карандаш. Еще ничего похожего на простой карандаш не нашла, что бы давало и четкость изображения, и диапазон, и глубину.
– Есть какие-то особенно любимые, памятные вещи среди ваших работ?
– Мне, наверное, некогда обычно вспоминать. У меня настолько все динамично происходит здесь и сейчас – это нужно специально перебрать работы. На это, наверное, мне и нужно как раз то личное пространство, о котором мы говорили, чтобы сесть спокойно и разобрать все. Я иногда гуглю себя и вспоминаю, что было: «О, была выставка в театре оперы и балета с Константином Кириакиди, я же рисовала серию про балерин, где-то там должна лежать», «О, на Работнице стену расписали», «И мастер-классы я проводила вот здесь, здесь и здесь», а я уже забыла, что я их проводила когда-то в 2014-м году, а потом была выставка ещё вот такая… Это когда меня спрашивают, что нужно какие-то работы отправить. А я и не помню, что делала.
– Вы работаете по воле вдохновения, когда оно приходит, или заставляете себя систематично что-то делать?
– Не заставляю, но если я не порисую – то буду себя плохо чувствовать. У меня такого уже и не бывает давно, чтобы был какой-то период без творчества. Моё творчество – это еще и дом, сад, дети. В последнее время я, например, мало рисовала, потому что красила стены и выкладывала мозаику. Или вдруг переключаюсь на рисование-игру с детьми. Или делала в саду какую-то композицию. У меня же сад не про вырастить помидоры (хотя я была бы рада, если бы они выросли, жалко им, что ли?), а скорее про сочетание растений. Камни собирала повсюду давно, коряжечки, это все не помещалось в квартире – а здесь им всем нашлось место.
Муж смеётся, что когда я делаю уборку, то делаю натюрморт из комнаты. А мне же тошно станет, если все будет стоять по линеечке, ровно, вот я и выставляю: вот тут у меня такое цветовое пятно, а тут такое, каждый фрагмент композиционно, по цвету…
– Для вас работа над картиной – это контролируемый процесс в какой-то мере или творческий транс?
– Не столько транс, сколько процесс, как плыть по реке. Ты руководишь только тем, что подготовил лодку и наметил маршрут, но понятия не имеешь, где что будет по пути, как придётся на самом деле плыть, где захочется остановиться. А тут вдруг берег красивый, дайка я выйду сюда. Есть что-то намеченное, но никогда не видно финальный результат, и этим этот процесс интересен.
Ты знаешь, что у тебя сейчас появятся лошадь, сова и олень, но не знаешь, что произойдет с ними в процессе. В каком они будут настроении, какой атмосферой будут окружены… И ты проходишь этот маршрут взаимодействия с материалом, формой, собственными ощущениями, а когда заканчиваешь, вообще не можешь понять, как это нарисовано. И это получается что-то, что не имеет к тебе больше никакого отношения. Это уже какой-то отдельный предмет, существующий в мире. И это тоже очень приятное ощущение.
Об учёбе
«Если носить разные носки, то от тебя не будут ждать многого»
– Как вы пришли в мир искусства? Когда поняли, что хочется стать художником?
– В детстве. У меня с того момента не поменялось ничего. Я что-то рисовала, потом меня отправили в четыре года в музей им. И. Н. Крамского – там была секция рисования. При этом сейчас я понимаю, что это было что-то невероятное, потому что мы, допустим, рисовали в зале античности, ходили много с мольбертами по музею. А это группа детей по 4-5 лет. Мне бы было сейчас страшно. А так я с детства говорила: буду художником, у меня будет много животных, буду жить в частном доме. Так и получилось.
– Вас никогда не пугали, что путь художника – это не та профессия, которая кормит?
– Мне кажется, я мало с кем об этом разговаривала. У меня родители, бабушка и дедушка были геологами, это не те люди, которые могли говорить об «основательной профессии, которая будет кормить и давать стабильность». Потому что что-то менее стабильное, чем советская и, тем более, постсоветская геология нужно ещё поискать.
Мне очень нравится фраза, что, если носить разные носки, то от тебя не будут ждать многого. Я как-то с детства придерживалась этого принципа, чтобы сразу не ждали ничего и ждали чего угодно. Это очень удобная ниша, когда ты до какого-то момента такой вот непредсказуемый шут. Человек не может долго испытывать одну и ту же эмоцию, поэтому он сначала пытается вернуть тебя в свою картину мира, а потом понимает: «Ладно, оставим это, как есть, назовём это просто каким-то непонятным явлением и не будем его трогать».
– И никогда не хотелось заняться чем-то еще?
– Деятельность художника очень разнообразная. У меня это и роспись стен, и объёмные декорации, и иллюстрации. Успела поработать в рекламном агентстве и позаниматься графическим дизайном. Этот опыт за плечами позволяет, например, брать иногда подработки на создание иллюстраций для каких-нибудь этикеток. Часто для крафтового пива рисую, к примеру. Поэтому, когда деятельность очень-очень разнообразная, меняешь её время от времени, и нормально.
В детстве какое-то время мечтала стать биологом. А муж у меня художественную школу заканчивал, и он биолог. И так у нас в семье восполняется, кому чего не хватило. Я в курсе того, что происходит в мире зверей и птиц, в природоохранной деятельности. А муж иногда помогает мне на объектах по росписи и вообще классно рисует, во многом лучше, чем я, видит нюансы и пропорции. Потому что для орнитолога отличить один вид птицы от другого, в километре узнать её по силуэту – это мельчайшие детали. Поэтому я, вроде как, и в другой профессии тоже есть.
Мне раньше казалось, что у человека должна быть одна профессия: если ты не профессионал, не лезь и не называй себя этим словом. В детстве и пелось, и танцевалось, и на чем-нибудь игралось, и рисовалось. Потом я решила, что я художник – и всё. Ничем больше не занимаюсь и не трачу лишнюю энергию. А сейчас взгляды поменялись, и я вижу людей, которые свободно занимаются несколькими вещами и одно помогает другому, как он наполнен эмоциями и умениями. И все это абсолютно цельно, гармонично, едино, во всём человек прекрасен. Не обязательно же быть во всем гением. Я вижу людей, которые в какой-то сфере делают что-то не профессионально, но так классно! И никто больше так не сделает.
– А почему, кстати, диплом делали по крышам города?
– Потому что есть разные варианты побыть один на один с собой и с городом. Если идти пешком – то обычно это идти в толпе. Там ты не сам по себе. Если ты на каком-то транспорте, средстве передвижения, как велосипед, самокат, то уже и не в толпе, и не в городе. А один из способов выключиться из города, но быть в нём – оказаться в «человеконедоступном» месте. На высоком мосту, крыше. В начале двухтысячных годов, мало кто по крышам бегал, не было этой темы, чтобы сфотографироваться в каком-то необычном месте и выложить фотку эту куда-то. Фотографии были для себя, и это нахождение на крыше было именно «в городе и без людей», и город весь твой. Ну и всегда это детское желание забраться повыше, «смотри, город, какой я высокий». При этом мало на какие крыши был доступ – я часто забиралась на леса строящихся домов. Был интересен город-комплекс, город без рекламы, баннеров, без обилия пестрых вывесок: с крыш видно только архитектуру, деревья и пространство. Получается, что уже этот ракурс все за тебя сделал, не нужно решать, какую деталь нужно взять в картину, а в какую нет.
– Это правда, что академическое образование «убивает» индивидуальность в художнике?
– Это есть. Просто потом нужно потратить много сил на самообразование, понимание и узнавание себя. Я в этом году перебрала все свои работы, начиная с самых детских, которые сохранились. Это был где-то кубический метр тонких листов. Я увидела себя до поступления в художественную школу и себя лет через семь после окончания университета. И я сожгла всё, что было в промежутке между ними. Потому что там меня нет.
– А стоило тогда идти на вышку художественную? Почему не в свободный полет после художественной школы?
– Мне точно стоило. Мы всегда делаем самое лучшее из того, что нам доступно. В тот момент я бы не получила таких знаний, которые получила сама. Тогда ещё не было настолько доступной информации, онлайн-курсов. И потом, нужно же знать, от чего отталкиваться. Чтобы нарушать законы композиции, нужно классно знать эти самые законы, чтобы знать, чего тебе не хочется, нужно это увидеть. А если говорить о том, стоит ли сейчас кому-то идти на вышку, чтобы стать художником – для меня это очень открытый вопрос. Десять лет назад я бы сказала: «Да, да, да! Всем обязательно получить художественное образование». Сейчас я смотрю очень доступные лекции по анатомии Александра Рыжкина (член Творческого союза художников России и Российской академии художеств, преподаватель академического рисунка в МГХПУ им. С. Г. Строганова – прим. автора), вот они, в интернете, сиди рисуй. И ни в одном вузе, в воронежском точно, нигде не увидишь и не получишь таких глубоких знаний.
Но огромное спасибо преподавателям-профессионалам. Они всё равно открывают мир. Они крутые художники и очень хорошо знаю какую-то отдельную сферу. И если не принимать её за целый мир и истину в последней инстанции, а относиться к ней как к новому блоку знаний, с которыми можно познакомиться, это отлично. Это, наверное, моя большая ошибка, если я видела какого-то крутого мастера и думала, что если он сказал, что нужно делать так, то я так делать и буду. Он же крутой мастер. И я хочу быть крутым мастером. А потом может оказаться, что тебе нужно делать совершенно наоборот.
– А вообще нужен наставник? Или это опционально?
– Нужна хорошая обратная связь. На каком-то этапе, я думаю, обязательно нужен наставник, кто-то, кто бы объяснил условное «что такое хорошо, а что такое плохо». Но нужен такой, кто понимает, что ты индивидуальность, которую нужно увидеть и направить, а не «убить». Нужно увидеть, что вот это классно получается, пусть так и не совсем «правильно», но это индивидуальная стилистика и настроение, что это нужно увидеть и оставить. А не сказать: «Нет, сиди! Сиди штрихуй гипс!».
Мне бы как наставнику не хотелось повторить того, как я делала раньше. У меня был совсем другой взгляд несколько лет назад. Мне тогда всех хотелось срочно исправить, чтобы было правильно. Чтобы пропорции были, как надо, чтобы у всех рефлекс на краю был, чтобы все гармонично было выстроено. А сейчас я вела в музее им. И. Н. Крамского мастер-классы, и люди, допустим, рисовали руки сангиной, и я бы всей этой красоты, которую они нарисовали, не оценила бы несколько лет назад. Я бы ходила и гундела противным наставническим голосом где-то у себя в голове, что все не так: там слишком коротко, там слишком толсто.
А это были обалденные совершенно руки, они настолько передавали характер каждого, кто их делал что можно было бы перемешать эти работы и точно раздать их авторам. Кому-то очень хотелось нарисовать на руке много фенечек, бусинок всяких, перышек – было совершенно понятно, что они принадлежат десятилетней девочке. Были и очень аккуратно нарисованные взрослыми женщинами руки. В каждой работе что-то читалось. И именно это мне ценно. Форма является никакой, если она не оформлена мыслью, целью. И идеальная форма здесь уходила на второй план, а на первом были эмоции, заряд.
– Когда вы начали проводить мастер-классы?
– Очень давно, даже не помню. А в Крамском, когда музей начал заниматься музейной педагогикой и активно проводить мастер-классы, в какой-то момент предложили попробовать и мне. Мой первый «пробный» мастер-класс воспринялся на «ура», и мы сделали серии занятий в течение года. Недавно вот как раз закончилась летняя серия «Знакомство с графикой» из четырех занятий, планируются в следующем учебном году разовые занятия.
О доме
«Мастерская всегда там, где я живу»
– У вас есть мастерская?
– В процессе стройки. Пока только начинали строить этот дом, я думала, что у меня будет отдельная мастерская. Но пока сама собой происходит эта динамическая жизнь вокруг, я работаю везде. Конечно, у меня есть мое «отжатое» пространство в одной из комнат, но останется ли оно моим, когда мы закончим с обустройством дома, я пока не знаю. А может, когда отстроится дом до конца, я решу залить себе площадку рядом во дворе, и там будет мастерская. У меня получается так, что мастерская всегда там, где я живу. Я жила в комнате, которая была одновременно мастерской, потом мы сняли мастерскую на низах у ВГУ, но мы в той мастерской и творили, и жили.
– То есть отделяться пока нет смысла?
– Да, наверное. Так же, как я и не вижу смысла отделять детей от творчества. У меня первый ребенок вырос в рюкзачке на объектах по росписи, и вторая вот измазалась в краске, разрисовалась ручками. Да и мысли о мастерской создают слишком много условий: вот такой у меня будет стол, вот такой набор кистей, и тогда нарисуется шедевр! У меня не получается это разделение, что вот тут мы творим, а вот тут живем. У меня по всему дому, в любом месте, куда я ни потянусь, есть листочки для зарисовок, кисти. В любом месте могу сесть и начать рисовать. Ровно как и в любой моей мастерской можно было заварить чай или кофе, найти еду и остаться там жить.
– Дети не мешают сосредоточиться на творчестве?
– Нет, это все – мое личное пространство. И в него вписаны три близких человека. Ну и, в случае чего, я умею «ставить» уши на холостой ход. Но чаще семья для меня – источник творчества, множества спонтанных зарисовок. Я прошлой осенью расписывала стены в детском саду. Там был сказочный город, а на первом плане канал, по которому плыли бумажные кораблики. Мы всей семьей были на объекте, и старшая дочь просила чего-нибудь порисовать на стене. Я решила, пускай – потом по-тихому исправлю или зарисую. И она нарисовала самый обалденный и живой кораблик в этом канале, который остался там как есть, никоим образом не диссонируя со сказкой вокруг.
– В доме везде ваши работы. Не бывает такого, что в какой-то момент хочется уже свободного места? Не перегружают?
– Нет. У меня нет какого-то особого требования к пространству, я обычно сама в себе, дискотека в моей голове, поэтому пространство, которое бы меня зацепило перегруженностью – это редкость. Только когда слишком захламлено.
– Как у вас появились в доме зайцы и совы?
– Моему мужу как орнитологу часто звонят узнать, что за птиц люди видели или нашли. А тут как-то из центра реабилитации диких животных иногда стали обращаться, просили определить точный вид птиц, спрашивали, где лучше выпускать, например, филина, чтобы ему было комфортно. Недавно спросили, не знаем ли мы, где можно снять участок, чтобы поставить вольеры для зайцев и сов на передержке. Мы сказали, что знаем такой участок, арендовать ничего не нужно – просто приезжайте и ставьте вольеры у нас. Это первые наши такие жильцы, не считая того, что несколько лет назад мы выкармливали выпавших птенцов стрижа и выпускали их, как-то уличная кошка подбрасывала нам котят, которых мы выращивали и пристраивали (один рыжий пристроился у нас во дворе).
Я сейчас хожу по двору: с одной стороны вольер сычей, с другой – загон с зайцами. И да, думаю, так я себе свою жизнь и представляла. Вот она, счастливая взрослая жизнь.
– Есть ближайшие творческие планы?
– Мы когда-то получили грант от Департамента культуры на создание книги об истории зверей и птиц Воронежского края. Мы тогда напечатали небольшой пилотный тираж, который ушел в библиотеки и т.д., и на этом всё закончилось. Но мы хотим проект этот продолжить. Правда, как говорится, за время пути собачка могла подрасти. Мы почитали вышедшую книжку сами, получили отзывы. Уже немного переписаны тексты и некоторые иллюстрации переделываются. Мы решили, что нам немного не хватило, значит, нужно добавить того, что сделает книгу живее. Останется только перевыпустить ее.
Фото: Татьяна Харченко.
Добавить комментарий