Павел Брат — один из самых неординарных современных воронежских художников. После успешного старта карьеры в Петербурге и работы в арт-резиденциях в Черногории, в начале 2021 года спустя более десяти лет он вернулся в родной город. Глядя на работы Павла, практически невозможно догадаться, что они сделаны из бумаги. Из этого материала он создает абстрактные композиции и скульптуры, больше напоминающие древние артефакты. В своих работах Брат развивает христианские темы, продолжая в какой-то степени и традиции искусства мастеров прошлого. В июне в галерее Камерного театра прошла выставка художника «И слово стало плотью», став одним из самых запоминающихся проектов в искусстве за последнее время в Воронеже. Мы поговорили с Павлом об экспериментах с бумагой, творческом пути, проживании травм через искусство и причинах возвращения в Воронеж.
Про работу с бумагой
— С чего начался твой интерес к искусству?
— Родители беспокоились, что меня испортит улица, поэтому я много времени проводил дома и рисовал на бесконечных бланках для заказа такси, которые мама приносила с работы. Далее, если уж ребенок сидит дома целыми днями и рисует, значит всё не просто так и его надо куда-то отправить. Меня отправили в детскую изостудию, потом была художественная школа на Среднемосковской. В художественное училище меня не взяли, и я поступил в педуниверситет на факультет дизайна и хореографии. Моё трудолюбие позволило мне за первый курс понахватать отличных оценок и дальше мне уже ставили их по накатанной дорожке, какие бы я эксперименты не вытворял. Экспериментов для меня было мало, и в начале второго курса я понял, что мне не интересно учиться дизайну. Я хотел не просто выполнять задания, но делать свои высказывания, хотел независимости. В это время я начал пытаться говорить о чём-то своём в творчестве.
— Почему выбрал для работы бумагу?
— Я был удивлен, как дорого стоят краски и холсты, не понимая что это особый бизнес. Для меня творчество было попыткой что-то рассказать о себе, а для этого можно использовать всего-лишь картон и разноцветную бумагу, которую всегда можно нарезать из журналов. Я стал собирать глянец, делать коллажи, которые потом начали трансформироваться в концептуальные вещи, что вышли за рамки этой техники.
— Как в твоем творчестве произошел переход от плоскостного изображения к работе со структурой и свойствами бумаги?
— Однажды я замахнулся на гигантский коллаж, в котором решил покрыть большую плоскость холста бумажными квадратиками цвета синего неба. Начал собирать материал и заботливо складывать в коробку на ребро. Весь этот материал я начал воспринимать как сжатый информационный файл, и понял что это очень интересное высказывание не только о синем небе, но и о состоянии мира. Я начал собирать квадратики дальше и заполнил ими огромную плоскость. Весь собранный объём я зафиксировал между двух стёкол, и решил подстраховаться и как-то скрепить эти квадраты между собой на случай, если стекло вдруг разобьется. Размешав клей ПВА с водой, начал аккуратно пропитывать собранный материал. Раствор быстро впитывался в бумажные слои и я не подозревал, что скоро давление внутри вырастет до такой степени что все мои заготовки поднимутся огромным пузырём над плоскостью, и взорвутся, разлетевшись по комнате. Так и случилось. Тогда я подумал что эксперимент не удался и, всё переделав, на какое-то время оставил эксперименты с бумагой и водой, до переезда в Питер и до мыслей, что главное в этом эксперименте не компоненты, а то самое магическое движение, возникающее внутри.
— Техника, в которой ты работаешь, очень необычная. Скульптуры из бумаги напоминают объекты из дерева и выглядят очень прочными. Как ты добиваешься такого эффекта?
— Все мои произведения – это итог длительных и сложных экспериментов с бумагой разных сортов и ее физическими свойствами. Я создаю то самое тело, некую выкройку, склеивая её силиконом с тканью или кожей. Когда полученная форма намокает, она трансформируется и приобретает необходимый и задуманный объем. Далее, для эффекта состаривания бумаги я использую кислоты и различные растворы солей, растворы с лаками, растворы с клеем.
Про переезд в Петербург
— В 2010 году ты решил уехать в Питер. Ты не чувствовал поддержки в Воронеже в художественном сообществе? Почему выбрал именно северную столицу?
— Я ощущал себя не в контексте воронежского современного искусства, не в волне «актуальных», «молодых и перспективных» или даже «новых скучных» (этим термином обозначают российских художников нулевых годов, «избравших путь максимальной адаптации к мировым настроениям» — ред.). Я был больше молодым панком, а не высоколобым интеллектуалом, и, совершенно не влившись в зарождающуюся тогда местную художественную среду, резко выдвинулся на покорение мира. Почему-то у меня было представление, что Питер – окно в Европу, что эта близость с Европой поможет выйти на европейский уровень понимания в искусстве и даже рынок. Но оказалось, что Питер – это всё-таки провинция, хоть и весьма культурная. Но своё окошко я всё же прорубил, ведь благодаря сотрудничеству с питерскими галереями и музеями, мои работы показали на выставках в Швейцарии, Великобритании, Италии и Голландии.
— Как на твое творчество повлияла учеба в школе современного искусства «ПРО АРТЕ»?
— Я начал общаться с художниками и они посоветовали мне подать заявку в школу современного искусства «ПРО АРТЕ». Даже не думал, что меня возьмут, потому что я был совершенно не подкован в исторических и философских вопросах выбранного пути. Я поступил в 2012-м году и у нас был весьма интересный курс. Со мной учился акционист Петя Павленский, стрит-арт художник Алексей Спай, участник арт-группы «Север-7» Саша Цикаришвили, фотограф Виктор Юльев, художник Илья Гришаев. Обучение длилось 1,5 года и было для нас бесплатным, весь банкет оплачивал Фонд Прохорова. Я вернулся к тому эксперименту с движением бумаги и начал работу над ним в рамках школы «ПРО АРТЕ». Теперь я сделал правки и собранный объём бумаги не взорвался, а повторил движение земной коры под внутренним давлением. Я стал развивать этот проект, трансформируя его, поняв, что у меня получается история про оживление бумаги. С тех пор я стал художником который всё-таки работает не с бумагой или коллажем, а с движением и оживлением. Я стал алхимиком, а не живописцем, и меня это радовало. Бумага для меня как тело, как субстрат, который приходит в движение при соприкосновении с водой. Это как дух. Вода проникает в плоть бумаги, оживляет ее, создает какую-то форму, а потом покидает плоть — испаряется. Постепенно у меня выработалось отношение к творчеству как к процессу визуальных экспериментов. Я веду постоянные разработки в разных направлениях, каждый проект перерастает во что-то новое, я его закрываю и начинаю следующий.
Про иконы из бумаги
— Расскажи про один из своих первых громких проектов ICONS, за который ты получил номинацию на премию Сергея Курехина.
— Я искал не только свой визуальный язык, но и тему, о которой я должен говорить им — в разных книгах, культурах, политике, обществознании… Все началось с проекта «Revolt of the mass» («Восстание масс»). Это отсылка к работам испанского философа Хосе Ортего-и-Гассета, который писал в начале XX века о заре эпохи массового мышления. Движение бумаги, тексты, мысли, которые под давлением куда-то лезут, это метафора восстания общественности. Работы из этого проекта сейчас в коллекции Музея органической культуры. Я продолжал эксперименты, начал делать метафизические головы, которые потом превратились в иконы. Еще во время учебы в педуниверситете нам преподавали иконопись. Тема христианской культуры, подход к иконописи, смыслы, которые хранит в себе эта техника, проникли в мое сознание и начали отражаться в творчестве. Сейчас мы чаще видим изображения румяных святых в православных храмах, это больше относится к религиозной живописи, чем к иконописи. В настоящей иконописи есть концепция передачи образа, повествующего о конечности человеческой жизни, передающаяся контрастом светлого фона и тёмного тела, практически подверженного разложению. А вокруг изображается золотой нимб, символизирующий святой дух, означающий, что ты должен стремиться к святости. Это тонкая концепция, которую сейчас практически никто не считывает, и я попытался обратиться именно к ней. В центре изображения находился лик — ветхая старинная бумага, а вокруг чистая белоснежная новая бумага как нечто святое и непогрешимое. Я делал произведение искусства в христианских православных канонах иконы, понимая, что это протест против каноничного восприятия иконописи в России. Я, говоря о трансформации православных икон, показывал, что их можно мыслить визуально по-другому, основываясь на первичных канонах и передавая истинную суть, идею и повествование.
— В каких еще работах нашла отражение христианская тема?
— Христианские мотивы продолжали развиваться в моем творчестве. Я начал делать из бумаги самые настоящие доски в своем следующем проекте Repentance (с англ. «Покаяние»), захватив не только изображение, но и сам медиум иконы. Проект «И слово стало плотью», который был создан в 2016 году и который я представил в Камерном театре, это новый этап для меня. В нем я не просто перешёл в объем, я вырвался в движение формы. Я понял, что мне больше не интересно заключать давление внутри, я хочу по настоящему оживлять своё искусство. Процесс создания моих работ очень перформативен. Я готовлю бумажное тело, которое под воздействием воды начинает двигаться в соответствующей пластике. Для меня этот проект – тоже отсылка к христианским вещам. Фраза «в начале было слово» — это, можно сказать, центральная идея всего христианского мира и не только христианского. Слово – это то, что нас отделило от мира хаоса, помогло создать общество, стать людьми. Этот проект созвучен с этой фразой и в визуальном плане – книга превратилась в плоть, и в философском тоже. Я сейчас являюсь сторонником философа, теоретика культуры и современного искусства Бориса Гройса, который развивает идеи, преемственности современного искусства и христианской мысли. Современное искусство говорит сейчас о мире, любви и развитии общества, только на совершенно разных визуальных языках.
Про работу в Черногории
— Что тебе дал Петербург и почему ты принял решение уехать в Черногорию?
— Мои центральные проекты сформировались в Петербурге, и я могу сказать что это город меня сформировал как современного художника. Я там создал проект «И слово стало плотью», который до сих пор считаю вершиной моей творческой мысли. Я подошел к нему серьезно в плане осмысления всего своего жизненного опыта, детских травм и взаимоотношения с внешним миром. Я проделал большой путь и большую работу, после чего захотел сменить обстановку, и предложение о резиденции в на берегу Адриатического моря поступило как-раз вовремя.
— Какими проектами ты занимался в Черногории?
— Я поехал в художественную резиденцию Dukley Art Center в Которе как приглашенный художник. Через два года уже как сотрудник перешел в арт-резиденцию Exodus, куда приезжали философы, поэты, музыканты, художники. Потом я ушел в свободное плавание, занимался организацией различных арт-событий для русско-язычной диаспоры. Экспериментальная среда арт-резиденций, где я находился, развернула мое творчество в работу с природой: я стал собирать семена, делал из них инсталляции, экспериментировал с движением. Например, у меня был эксперимент с колосьями. Когда большой объем сухих колосьев я заливал водой, они начинали двигаться, вся эта масса напоминала копошащихся насекомых. Эти проекты показывали нечто незримое в природе. Нигде в природе вы не увидите сразу килограмм семян одуванчика. Эти работы с семенами очень символичны. Зерна – и сеяние идей, и структурирование хаоса, зерна христианской культуры, жатва… Но все работы остались в Черногории, потому что ни одна таможня не пропустит семена диких растений. В Воронеже я бы тоже хотел продолжить проекты с семенами. Например, сделать арт-резиденцию в Дивногорье и собрать семена местных растений, а в процессе беседовать об искусстве. Такая метафора нагорных проповедей получилась бы.
— Черногория – тепло, море под боком, работа с арт-проектами. Почему решил уехать?
— В резиденцию я ехал, чтобы отдохнуть, отвлечься и вдохновиться. В какой-то момент понял, что слишком отвлекся от творчества и даже слишком отдохнул. Расслабленная обстановка начала на меня действовать негативно, и началась какая-то деградация, из которой было сложно вырваться. Солнце, море, пляж, неспешность… это какой-то рай, от которого впадаешь в зависимость и пересдашь развиваться. Это как сон, который может превратиться в кому. В Черногории обычно случается «кризис трех лет», после которого начинаешь понимать что вокруг ничего не происходит и ничего не меняется. Я прожил там четыре года.
Про возвращение
— В Воронеж ты приехал в начале 2021 года. Ты не был здесь больше десяти лет. Какие у тебя впечатления от города?
— Я мог вернуться в Питер, потому что там остались друзья, но выбрал Воронеж. Здесь мои родители, я их давно не видел. Честно говоря, я забыл, какой Воронеж. Я увидел большой классный город, который кипит и бурлит, в котором развивается культура, который остался кладезем андеграундных субкультур. Воронеж живет, в нем распространяются новые идеи. Еще живя в Питере, я слышал, как мощно развивается региональная культура, но не достаточно осознавал это. Для меня многие новые места города открылись лишь в феврале этого года, когда я впервые побывал в них: Камерный театр, галерея «Дай Пять»… Я даже не думал, что в Воронеже такая крутая труппа современного танца в Камерном. Я очень вдохновлен, город меня вдохновляет. Пока что я останусь здесь. Раньше для меня выражение – где родился, там и пригодился – было чем-то страшным, какой-то родительской программой о безысходности. Для меня оно означало: сиди на своем месте и не рыпайся. Сейчас я слышу в этой поговорке другое – я хочу пригодиться в родном городе. Тот опыт, который я получил в Питере, в Черногории может быть полезен Воронежу.
— Какие планы на Воронеж?
— Мне тесно в моих произведениях искусства. Я могу сидеть дома и делать классные панно, но это не все, чем я хочу заниматься. Я хочу продолжить развитие идей перформансов и совмещения движения бумаги с современной хореографией. Думаю, я могу дойти до постановки целого балета. Я хочу сделать большую галерею, которая станет новой точкой на культурной карте города и площадкой для презентации различных проектов. Моя задача как художника объединять людей. Я представляю себя шаманом, который дает обществу темы для размышлений. Всех художников в широком смысле слова, которые собирают людей вместе, я воспринимаю как шаманов, которые очень важны для общества.
СПРАВКА
Павел Брат – один из ведущих воронежских художников (род. В 1987 году). Окончил Воронежский государственный педагогический университет. В 2012 выпустился из Школы Современного Художника благотворительного фонда «ПРО АРТЕ» (Санкт-Петербург). Персональные проекты Павла Брата были представлены в Великобритании, Китае, России и Черногории. Его работы находятся в коллекциях Музея органической культуры Коломны, Музея современного искусства Эрарта (Санкт-Петербург), Государственного русского музея (Санкт-Петербург), Национального художественного музея Черногории, Музея искусств Бойсе (США).
Фото: Евгения Небольсина, из архива Павла Брата
Добавить комментарий